23 декабря 2010Этот год – явно не самый удачный в моей жизни. Конечно, мать всегда предупреждала отца, что переговоры с мафией ему на руку не пойдут, но он же, в свою очередь, всегда отмахивался и говорил, что он всего лишь переводчик, и что на него уж точно не совершат нападения. Но у русских были другие планы. Нет, я не отрицаю того, что я тоже русский, но из-за таких вот людей как-то о нас судят совершенно иначе, считают нас не такими, кто мы есть на самом деле. Поэтому то, что у нас у всех уже давно не русский акцент, как мне кажется, спасает нас. Их мафии совершенно не нужно знать, что мы теперь находимся на противоположном конце страны в городе, о котором они даже и не слышали. Всегда есть пути, по которым можно узнать.
А на улице практически Рождество. Моё первое настоящее американское Рождество – с новым именем, с новым паспортом и чистой (ну наконец-то!) совестью. Тренировки по футболу ставили всё чаще, так же, как и новых тренеров. Ума не приложу, почему нам вечно находят тренеров на замену, а не ищут настоящего мастера своего дела, который действительно научит нас уму-разуму. Из-за такого вот напыщенного и самодовольного мудака, которому лишь бы заработать лёгких деньжат, я расшиб себе бровь. Кровь уже было хлестала, но я отмахнулся от помощи ребят, сказав, что доберусь до медкабинета сам, о чём пожалел сразу же, как только зашёл в корпус. Я чуть было даже не прошёл мимо и врезался в стеклянную дверь, да так, что грохот, наверное, было слышно на весь корпус, даже если ещё и не в соседних. Глаз, над которым я расшиб бровь, уже опух. Может, я зря отказался от вызова скорой?
У медсестрички, кажется, до меня не было никакого дела – её вопросы и фразы, произнесённые монотоннее некуда, выводили из себя, как пить дать. На лекарства аллергии не было, и хорошо, да и больше её ничего не было от меня нужно.
– Ай! – да, я вскрикнул как девчонка, когда она сделала мне укол обезболивающего. – Девушка, поосторожнее Вы с этими иголками, чуть в глаз мне не попали! – или это был просто распухший нерв? Так или иначе, то, что мне придётся под дюжину швов накладывать, а всё из-за какого-то придурка, меня не радовало.

23 декабря 2011

А я и вправду полюбил Брайтон. Все эти душные аудитории, прохладные коридоры, шумные вечеринки уже ставших мне родными и близкими Фолленс и вечные перепалки с этими занудами из Райзерс, которые (люди, а не перепалки...) такие же, как и мы... Как-то всё это стало настолько родным и привычным, что я даже рад, что попал под руководством ФБР именно сюда, в этот маленький, Богом забытый городок. А сколько здесь шикарных людей, не пересчитать! Кстати, сегодня, если можно так сказать, «годовщина» с одним очень даже великолепным человечком.
Мудак был тот тренер или нет, мне уже абсолютно наплевать, но вот медсестричка стала доктором и моей близкой подругой. Конечно, фактов того, что я русский и нахожусь под чутким руководство программы ФБР, она не знает, но от этого она менее близкой не становится. Купив по дороге к ней приличного вискаря (такой она точно любит, уж можете мне поверить), я направился сразу к ней в кабинет.
– Джул, ну почему когда я рядом с твоим кабинетом, ты обязательно думаешь, что со мной что-то случилось? – единственное, что со мной может случиться, это какая-нибудь потасовка в общаге Фолленс, хотя у нас, в отличие от Райзесов, унитазы после потасовок не пропадают. – Я всего лишь заскочил к тебе отдать вот это вот, – и достаю из сумки литровый бутыль White Horse. – Выпьем?

Мне доставляет какое-то неописуемое садистское удовольствие каждое гневное слово девушки, озвученное в мой адрес, каждый ее "убийственный" взгляд, который скорее вызывает улыбку и нотки восхищения, чем злость или обиду, каждый частый глоток воздуха, заставляющий покачиваться ее грудь и привлекая тем самым больше внимание, чем стоило бы. Даяна выглядит на много сексуальнее когда злится, а не скромно улыбается и словно призрак перемещается по коридорам университета, боясь привлечь к себе лишнее внимание. О таких как она говорят "девушка со внутренним стержнем" и именно такие чаще всего привлекают внимание настоящих мужчин, заинтересованных не только в первоклассном трахе, но и элементарной возможности поговорить о чем-то более глобальном чем распродажа в бутике или новая коллекция Burberry.
Я намеренно пропускаю ее воодушевленную триаду об отличном зрении, стопроцентно убежденный в том, что причина ее необоснованной ненависти ко мне кроется в бурной фантазии девушки, нежелании разбираться в чьей-то личной жизни и чрезмерной доверчивости слухам, нежели в моей блядской натуре, которая, тем не менее, не позволяет водить к себе в дом кого попало. Как бы мне не хотелось вступить в дискуссию на этот счет но а) я не привык перед кем-либо отчитываться или оправдываться и с Ван де Камп начинать не собираюсь и б) ее же просто не переспоришь, такая упрямая, словно маленький капризный ребенок.
- Заинтересовал? Только сейчас? – обиженно складываю губки бантиком и поднимаю брови вверх. – Кого ты так активно пытаешься в этом убедить, меня или себя? – сменяю выражение лица на вопросительное и небезразличное. – Если бы тебе не было интересно, что за парень живет по соседству ты бы не прислушивалась к чужим сплетням, не обращала внимание на приходящих и уходящих девушек, да и не присваивала бы мне столь заезженные ярлыки. Просто признайся, что как минимум здоровый интерес двигал тобой каждый раз, когда на слуху было имя Лиам Палмер. Мне будет достаточно уже и этого, - забавно как она отрицает любую увлеченность моей персоной, но тем не менее слишком много видела, слышала и главное запомнила о таком ужасном и недостойном внимание парне как я. – Но раз у нас момент откровения, то да, у меня действительно есть сестра-близнец, она та еще стерва, ужасная шмоточница и, кажется, ест на завтрак таких добрых и наивных девочек как ты. Я могу прислать тебе ее фото по электронной почте, чтобы ты опасалась эту чокнутую блонду иначе рискуешь испортить себе как минимум настроение, но более вероятно безупречную репутацию хорошей девочки. – На до же, каким заботливым я могу быть. Хотя более вероятно, что я просто ненавижу свою сестру и не упущу шанса рассказать всем, какой же монстр на самом деле скрывается за ее широкой улыбкой.
Неожиданно для самого себя девушка предлагает мне мир. Забавно, словно мы в детском саду и для большей верности не хватает еще переплести мизинцы и произнести особую клятву после которой мы якобы больше никогда не будем ссориться. Если бы во взрослой жизни все было так же просто…
- Ладно, - протягиваю руку в ответ. – Но не отрицай того, что я тебе как минимум интересен, - очередная самодовольная улыбка, которая обычно может сразить наповал любую девчонку. Любую, но не своенравную Даяну Ван де Камп. – Только нашли общий язык, а ты уже выставляешь меня за дверь. И это ты называешь мировой и хорошим воспитанием? – наигранно возмущаюсь, но тем не менее встаю с кровати девушки, мысленно распрощавшись с удобным мягким матрасом, и направляюсь в сторону двери. Оказавшись уже в коридоре Дюймовочка вновь отыскала внутреннюю стервочку, бросила напоследок пафосную фразу и хлопнула дверью, наверняка ликуя и чувствуя собственную победу. Я бы мог вновь постучать, крикнуть что-то не совсем приличное на весь коридор общежития, заставляя собеседницу краснеть и злиться даже будучи по ту сторону двери, но вместо этого не могу сдержаться и начинаю смеяться, медленно направляясь к собственной комнате. Все-таки забавная эта Даяна.

Time after time I walk the fine line,
But something keeps bringing me back.
Time after time I'm going in blind,
I don't know which way I need to go...

Мне не больно – я давно научилась подавлять в себе чувство физической боли, а потому смотрю на стекающую вниз по пальцам струйку алой крови с абсолютно каменным выражением лица. Мне не страшно – человек, который не боится смерти, по факту не может ничего бояться, а потому я монотонно болтаю ногами, сидя на холодной, влажной скамейке в темном и пустынном парке, куда мамы не пускают ночью своих хороших дочурок. И меня абсолютно не тянет блевать от количества уже выпитого спиртного в каком-то накуренном помещении, именуемым моими сомнительными "друзьями" не то берлогой не то пещерой, а ведь я еще уверенно сжимаю в руках неудачно открытую бутылку виски, за которую "случайно забыла" расплатиться на кассе. Наконец-то до разума доходит, что потеря крови явно не входила в мои планы и пораненный палец мигом отправляется в рот, заставляя ощутить солоноватый привкус. После щедро поливаю руку дорогим спиртным и делаю большой жадный глоток, который обычно вызывает у приличных девочек долгий приступ кашля и моментально наморщенный носик, а мои бесцветные глаза устремляются в темноту, совершенно не для того, чтобы разглядеть там чьи-то проходящие мимо фигуры, скорее чтобы ничего не видеть, отключиться.
Вот уже почти неделю я все также продолжаю игнорировать СМС на телефоне, давно перестала проверять голосовые сообщения, боясь услышать приказной тон Билли или еще кого-то из моих немногочисленных настоящих друзей, переживающих из-за своей горе-подруги. Никогда не смогу понять их. Зачем общаться с девушкой, которая скорее рано, чем поздно сама загонит себя в могилу, уже окончательно ставя крест на своей жизни, в очередной раз сознательно отказываясь от нормального будущего. Я пропащая душа, которой давно не помогают психологи и психиатры, которая отправила в долгий неоплачиваемый отпуск свою собственную совесть, которая скорее убежит в очередную сомнительную компанию, чтобы поддаться всем существующим соблазнам, чем признает то, что ей действительно нужна помощь, что ситуация давно вышла из-под контроля и дальше ее ожидает окончательное саморазрушений и, возможно, летальный передоз. Кому вообще нужны такие сомнительные друзья, не способные разделить чужое счастье, уповаясь в собственном надуманном горе? Чертовски плохо быть метеозависимым и реагировать на перемены погоды, особенно если ты живешь где-то Великобритании, но еще хуже быть подверженной беспочвенным депрессиям и частым сменам настроения, страдать от излишней эмоциональности. Точно не помню, какой диагноз мне поставили в крутой частной психиатрической клинике, куда меня заперла мать после смерти Дилана, но явно был обеспокоен, а моя суровая, всегда с надменным и самоуверенным лицом мать даже пустила скупую слезу. Вот же стерва. Вспомнила на свою голову! Делаю очередной глубокий глоток, когда за спиной отчетливо слышу приближающиеся шаги, которые вызвали бы испуг абсолютно у любого, опять же, нормального человек, мною же движет интерес и сугубо безусловные рефлексы, заставляющие повернуться на источник шума.
- Ты? – зачем-то переспрашиваю абсолютно безразличным голосом и отворачиваюсь обратно к своей спутнице – бутылке. Меня практически не заботит мой внешний вид и тот факт, что в комнате общежития я не появлялась уже второй день, не желая встречаться с соседкой или кем-то из знакомых в коридоре Брайтерс.
- Руки убери, - раздраженно приказываю Джойсу и, не дожидаясь реакции, тут же сама избавляюсь от его холодного прикосновения на моей шее. Казалось бы, на улице уже давно нелетная погода, а впервые по-настоящему пробрало именно от этого прикосновения. – Только давай без нравоучений, бессмысленных наставлений и прочей абсолютно ненужной мне хрени. Это бесит. Чертовски бесит, - еще один глоток, который не спасает мой хорошенько проспиртованный организм, мне нужно что-то другое, что-то более действенное, одурманивающее. – Курить есть? – мысленно корю себя за то, что не цапнула с витрины еще и пачку сигарет. Я никогда тесно не общалась с этим светловолосым парнем, всегда считала его угрюмым и необщительным, встречаясь с ним ранее в свои лучшие периоды. Сейчас же я даже не могу понять рада ли я видеть кого-то знакомого, или же нам стоит поскорее распрощаться? – Если нет – можешь пройти дальше к пункту назначения. Потому что если ночной пустынный парк – это твое обычное место для прогулок, то ты станешь на пару пунктов страннее, чем я тебя себе представляла, - еще глоток. Да что ж за хрень я утащила из круглосуточного?

- Что смотришь? Поехали. Гони с такой скоростью, чтобы у меня было чувство, что я сел в первую кабинку американских горок, - не успевая удобно примостить свою задницу на переднем сидении и громко хлопнуть дверью желтой машины с шашечками, а уже ору как оглашенный на очень во время возникшего за полночь на Мэддисон таксиста.
Высовываюсь из окна и, дрожащими руками уронив сигарету, впервые оглядываюсь назад, чтобы в последний раз оценить испуганным взглядом светящийся всеми окнами и до сих пор сотрясающийся от громкой веселой музыки дом пять минут как мертвого Уоккера-младшего (его родители в первые за последний год убрались в Нью-Йорк и еще не знают о гибели сына, и я точно не тот кто преподнесет им эту новость). Дорога к его дому (которую отлично помнила вся, опять же покойная расстрелянная обдолбавшимся парнем, элита нашей школы в Хьюстоне) утопала в крови тех, с кем я когда-то учился, играл в монополию нарисованную на куске ватмана, списывал контрольную, танцевал и целовался на выпускном балу.
Опустив стекло, проглотив в горле ком и вжимаясь в кресло, я твердо знал, сюда я больше никогда не вернусь. Я не прошу таксиста остановиться, даже когда замечаю, как следом за мной на улицу выбегает, живая как и я после перестрелки, девушка на высоких каблуках с завитыми волосами, которые еще недавно перебирали мои пальцы и откидывали их с лица, чтобы в следующий миг прижаться к ее губам губами, встретиться языками, целовать ее губы, шею, шептать на ухо как сильно я ее люблю, называть моей девочкой. Она выкидывает руку. Мы уносимся прочь.
Мне очень страшно, когда я слышу вой мигалок и вижу мчащиеся на встречу полицейские жестянки, комбайны скорой помощи. Когда на дисплее моего мобильника появляется "отец Медеи Лайтман", которому обещал доставить ее к одиннадцати домой, мне кажется я тихо плачу от бессилия. Минут через пятнадцать, наблюдая из окон как мелькают чувственные силуэты пальм и звучит довольно циничная композиция U2, я засыпаю.
Я пару раз сбрасывал ее номер, сидя на столешнице, покачивая ногами и подцепив кожуру уже на пятом грейпфруте, кожура находила место в квадратной тарелке, а дольки в помойке, в моем доме остались всего лишь два грейпфрута и несколько ее шмоток и вещей. Ноутбук, платья, пара браслетов, косметики, заколок в волосы и кокаин. Поэтому не удивляюсь, когда прислуга сообщает мне о ее визите. Она приходит с огромной сумкой и неаккуратно закидывает туда вещи, лифчики, трусики, громко хлопает дверями шкафов, присев (наблюдаю за ее вывалившейся из джинсов задницей) выдвижного ящика стола, бежит в ванную, роняет мой гель для душа, специально сшибает на пол лак для волос, роняет зубную щетку с электрическим беспроводным дисплеем. Зачем-то пытается поймать. Эй. Э-э-э-эй!
- Ты можешь убиваться горем потише и поосторожнее? Вандалка, - вместо, как минимум тридцати вариантов развития разговора, которым посвятил несколько бессонных ночей, прибегаю к пьяному экспромту, надменной улыбке конченного перебравшего негодяя и расслабленной позе, облокатившись о дверной косяк.
Когда она заканчивает со сборкой вещей в душевой, и, выходя, оказывается рядом со мной, лицом к лицу (парой шагов я преграждаю ей путь, заглядывая в сердитые темные глаза), я трясу пакетиком с коксом перед ее лицом и сладким голосом чуть ли не напеваю:
- Я знаю зачем ты пришла, - а потом, предугадывая, что она схватит пакетик, резко убираю его за спину. Но она даже не думает к нему тянуться. Ощущая толчок в грудь и покачнувшись, с недовольной гримассой слежу за тем, как она уходит, не хило впечатавшись спиной в косяк двери. Она не взяла качественный кокс от прошлого диллера, который, жаль, что недавно погиб, как и многие наши одноклассники. Такой кокаин один на миллион.
Я закатываю глаза, пожимаю плечами и высыпаю порошок настеклянный стол.
Не знаю как я смог выбраться из той грязи. Я прогуливался в белых кроссовках по чистым улицам, и лишь внутри оставалась какая-то гниль. Но солнечный Лос Анджелес после дождливого Хьюстона заставил меня взглянуть на мир под другим углом и действовал на меня терапевтически. Интрига с женой генерального директора - когда мы целовались в зале, а сверху на балконе, оперевшись о балюстраду стоял ее муж и оглядывал гостей, в упор не замечая, как мои руки оказались на заднице его жены - словно героин шприцом, иглой вкачивала в меня новую жизнь, от которой сносило крышу. Кокаин так и остался на столе в Хьюстоне, мои руки дрожали, когда я выехал в Калифорнию на машине Микаэлы, оставив на кокоиновой дорожке записку "не скучай". Господи, меня даже не грызла совесть, что моя распиздяйка сестра, пару раз сбегавшая из дома и пытавшаяся бросить школу, сделала с теми дорожками.
Нет, я не пересмотрел свою жизнь, не стал праведником, не пожертвовал сумму переведенную мне отцом на шмотки - бездомным собачкам, я все тот же, я продолжаю играть в баскетбол, я унижаю слабых, издеваюсь над Риа, заставляя ее работать на себя. Я живу одним днем. И подглядывание в замочную скважину будь то будущего или прошлого вызывает приступы боли, беспокойства. Внутри все ноет, переворачивается. Именно поэтому наша первая встреча с Медеей закончилась тем, что я так и не признался, что помню ее, помню школу, помню наши совместные вечеринки, первую ночь, ее друзей, наших общих друзей, любимый парк, что она любила брать в столовке. Помню тот вечер.
Но все-таки что-то изменилось.
Она идет в университет, прижав к груди какие-то книжки, умело виляя подтянутой аккуратной задницей, я равняюсь с ней на машине и опускаю стекло, убираю темные очки авиаторы с глаз:
- Если все еще актуально... Я вспомнил Фрэнка, - при нашей последней с ней встречи она что-то о нем говорила. Не знаю, что произошло за эту неделю, синоптики не обещали потепления: излечилась болезнь альцгеймера или светлые воспоминания сумели вытеснить снобизм, которым так гордился? - Он разбил детскую свинью-копилку и купил порше. - я улыбаюсь, опровергая слухи, что с прошлым Краузе прощаются так же легко как с листками отрывного календаря "Conaco Phillips". Но ей ли это не знать?
- Хочешь подвезу? Прости меня. Конечно я не мог забыть прошлое, - качаю головой и выдыхаю много воздуха, которого хватило бы, чтобы объясниться, о многом рассказать или расспросить, но вместо этого нами опять произносятся кучи бессмысленных шуток, упреков, ненужных метафор, - хотя бы потому что если днем я могу от него убежать на быстрых машинах и яхтах, то ночью оно застает меня в расплох.
Машина стоит у светофора, во всю флуоресцирующего зеленым, мигает фарами. Нам совершенно плевать на образовавшуюся по нашей вине пробку. Сегодня мы плохие, и нарушаем правила.
Когда пальцы Медеи забираются в мои волосы, я неохотно отрываюсь от ее влажных, чуть дрожащих губ, приятно пахнущей ее телом шеи, мягких волос, зачем-то заглядываю в глаза и из каких-то своих соображений шепетом признаюсь что много воды утекло, у меня есть девушка (напрочь забывая о том, что над ней Лайтман посмеивалась еще неделю назад), а она говорит бесстрастное "ага". Мы несколько секунд молчим, обдумываем сказанное, глядя друг на друга, после чего одновременно начинаем смеяться, и вновь как звери движимые лишь инстиктами набрасываемся друг на друга в жадном поцелуе, оставляя позади много нерешенных вопросов, поддавшись соблазну, похоти. Мои руки забираются под ее кофту, исследуют тело, ее большую грудь, через материал покалывающего ладони лифчика, под пристальным взглядом икон святых, с невеселыми, недвижимыми лицами, которые оберегали меня от опасностей на дороге. Но сегодня не уберегли.
Сбивчивое дыхание, приглушенный смех, тихие стоны, вздохи то и дело срывающиеся с губ, практически бесшумная возня. Эта страсть, азарт, мысль о том, что мы нарушаем правила, изменяя своим половинкам или своим принципам помогает мне без проблем рассправиться с застежкой лифчика. Мы преступники, и смакуем каждой секундой сомнительной свободы, каждым преступным прикосновением.
Я впервые за последние месяцы изнемогаю от желания, хочу овладеть ей как можно быстрее, чувствую головокружение, аккуратно провожу  рукой по ее нежному плечу, спуская с него довольно свободную кофточку. Касаюсь влажными губами ее плеча, поднимаясь выше, оставляю дорожки на шее, нахожу совсем небольшую, еле заметную родинку и снова начинаю смеяться.
- Медея. Как же я скучал.
Она тянется к музыке, но я не отпускаю ее от себя и мы снова оказываемся в объятиях, неаккуратным движением локтя, она смахивает одного из святых под ноги. Я хочу возмутиться, но она затыкает меня поцелуем, я помогаю ей освободиться от кофты, стаскивая через голову.
Звонит телефон, я мысленно считаю до пяти, ох уж этот handsfree, четыре-пять, и включается громкая связь:
- Уоррен?
- Маааам.
- Нам надо поговорить.
- Надеюсь, что отца наконец посадили в тюрьму, - я издаю стон, вспоминая как год назад нашей семье заморозили счета, а нам с Микаэлой приходилось скрываться в Финиксе, тяжелые времена, - Иначе я не прощу тебе этот звонок.
- Это правда, что некий Пит Рочестер - твой бойфренд?!
- Ма-а-ам, я тебя умоляю, - я делаю сконфуженное лицо, глядя на Медею и начинаю смеяться, кажется, ей тоже смешно, - Кто может терпеть Пита? Сама подумай. Если кто-то и пишет о нем в интернете что-то хорошее - я бы насторожился, возможно это и есть сам Пит.
- Роман с взрослой женщиной? С учительницей?
- Нууу, подстилку декана едва ли можно назвать учительницей, в том смысле, какой ты в это слово вкладываешь...
- И никакого ребенка у тебя тоже нет? - облегченно вздохнула мать.
- Ну, в каком-то из смыслов его действительно у меня нет... - недовольно отвечаю я, и скидываю звонок, не давая матери как-либо отреагировать. Но прежде бросаю ей:
- Я с Медеей.
Последнее, что я слышу:
- Что? Постой!!! - похоже, эта новость испугала ее больше, чем все предыдущие.
Я озадаченно смотрю на Медею, готовый рассмеяться и кинуть что-нибудь язвительное в сторону своей матери, но ее безразличие к тому, что только что сказала мне мама, немного пугает меня.
И я понимаю, мы совершенно не знаем друг друга.
Я тянусь за иконой и ставлю ее на место. Тяжело вздохнув, усмехнувшись, шепчу ей на ухо:
- Ну... А чем ты занималась все это время? Зачем ты приехала?